Культура Три паломничества Саида Шахмурзаева

Три паломничества Саида Шахмурзаева

К 130-летнему юбилею народного поэта КБАССР

Встреч было немного...

В первый же год моей работы в НИИ, после окончания аспирантуры, он принес мне только что изданный в издательстве «Эльбрус» «Таулуну календары» - «Календарь горца» с ласковым автографом на русском и арабском. Следующий визит был связан с неожиданным и потому дорогим подарком - принес два уникальных текста, не сданных в архив и нигде не опубликованных: «Плач по убитому молнией» и «Плач по утопленнику». Оба были связаны с древними языческими обрядами и приоткрывали дверь в неисчислимое по хронологии время их бытования. Для меня это был знак благоволения и приятия в свою среду. И третья, почти символическая встреча - поездка в Верхний Чегем, куда Кайсын и Саид Османович повезли гостью из Дагестана, а меня взяли для ее сопровождения. Помню только скалы и остатки кулиевской сакли, атмосферу общения и отдельно - слова Саида о том, что в те «плохие» времена он остался чист и непричастен к царившему кругом злу.

Я не поняла тогда весь смысл, вложенный в эти слова. Ибо то зло казалось кукольным, хрестоматийно известным по советской истории. Но сегодня они для меня - ключ к его «жизненному сюжету».

Примечательно, что эта книга о нем выходит в начале XXI века. Поздно для воспоминаний, но это и дает простор для обобщений не только биографических и даже исторических. Она поможет преодолеть инерцию сложившейся схемы в национальной истории литературы, вывести из биографии судьбу поэта, выходящую в более широкий культурный контекст.

Жизнь и творчество Саида Шахмурзаева складываются в одну единую книгу и так слитны, что трудно разделить их по принятым в истории литературы определениям. Поэт, просветитель, практик просвещения, собиратель языка (топонимический словарь), фольклорист (самый базовый фонд языческих текстов вместе с описанием обрядов и их бытования; то, что называется исторической поэтикой). Трудно представить размеры белого пятна, которое ощущалось бы лингвистами, археологами, религиоведами и авторами фольклорных разработок по словесной древности, если бы не было этого живого архива, который он в себе воплощал памятью и острым умом, чутьем к слову и истории.

Трудно поддается осознанию сам физический смысл его долгого пути, полного терний и парадоксов, и при этом самой живой, пестрой жизни длиною почти в весь наш трагический век, и незаметного, неустанного исполнения заветов. Он приравнял своей жизнью труд ученого, хакима к труду пахаря и пастуха, воина и строителя, как вечной основы бытия народа. «Работы и дни» Гесиода, античного поэта и мудреца, и «Календарь горца» Саида Шахмурзаева своим полным жанровым совпадением обозначают в наиболее общем виде непрерывную линию, сущностную и статичную с VIII века до н. э. до времени С. Шахмурзаева.

Она - не на поверхности истории и духовности, а в самой неизменяемости основ бытия человека, касающихся повседневности, хозяйственных циклов и знаний земледельца и горца, в союзе с природой и моралью, друг из друга проистекающих. Из этого языческого еще бытия - осознанная этика, религия и философия, космос и логос (слово).

Первое поколение балкарских и карачаевских писателей получило свое начальное образование в мусульманских школах, и качество этого образования в 20-30-х гг. XX века, связанного с особой культурой медресе, существенно отличалось от светского, точнее, советского, преемственностью всего комплекса восточной культуры. Вместе с канонами мусульманской ортодоксии оно давало основы философии, права, филологического подхода к классическим текстам, не ограниченным кавказским ареалом. И как следствие - культурный иммунитет по отношению к непредсказуемо катастрофическому частному времени социума, на которое пришлись их первые шаги в творчестве в эпоху великого перелома (Азрет Уртенов, Магомет Энеев, Даут Байкулов, Умар Алиев).

«Орфи и шери» - государственное и религиозное право, веками спорившие между собой с переменным успехом, на глазах опрокидывались практикой революционного «гнева» масс, перемалывающего все основы национального бытия. Реальность летучих карательных отрядов, внесудебных расправ, доносов, разгула «права первой ночи», присвоенного отныне власть предержащими, ставила каждого отдельного человека перед жесткой проверкой на благонадежность, и Саид Шахмурзаев (эпизод допроса с пристрастием из воспоминаний его сына по поводу приговора Келлету Ульбашеву, и много других) попал в негласный список (къара чёп) неблагонадежных. Но, по страшному парадоксу, власть, горячим единомышленником которой в ту пору не мог быть интеллигент и просветитель, тем не менее щадила его.

В «Учительской газете», в очерке о С. Шахмурзаеве, отличнике просвещения, оговаривалось, что он не торопится вступать в партию большевиков. Определенная дистанция по отношению к власти диктовалась, видимо, и принципами веры («не убий», «не навреди») и рационализмом просветительского ислама, позволявшим избегать идеологических крайностей, которые всегда рядом с личным честолюбием и нестойкостью веры.

Поначалу просвещенческая ниша из-за недостатка образованных кадров почти не была заполнена, и Саид Шахмурзаев был облечен почестями, преподавал в ЛУГе (его ученики - первое поколение наших писателей), но ушел опять в Чегемскую школу, где был директором до 1939 года, откуда снова был вознесен на гребень карьеры - должность заместителя наркома просвещения. Он первым из балкарских деятелей культуры был удостоен самой высокой награды - ордена Ленина - на той же должности, а в 1957 году награжден орденом Трудового Красного Знамени. Звание народного поэта присвоили ему очень поздно, как бы второпях, вдогонку, в 1974 году, - после долгого молчания поэта власть снова вспомнила его. Впрочем, его «труды и дни» всегда подчинялись своей логике, не совпадающей с триумфом победившего социализма, высшим выражением которого была сталинская Конституция, а в культуре - «Марксизм и вопросы языкознания» того же автора.

Для Саида же задача восстановления живого древа народного языка как истории народа во всем его объеме была главной.

Еще в 1927 году, в год первой волны репрессий, когда заклеймены были в вышеупомянутом труде вождя, как устаревшие слишком усердные занятия своим культурным наследием, он записывает у 135-летней сказительницы из Думала тексты, которые легли в основу этнографической поэмы «Календарь горца», выпущенной в свет только в 1970 году. Вскоре эти тексты из стихов перешли на страницы всех фольклорных научных разработок (а не наоборот!) с описанием древних календарных обрядов, их текстов, календарными номинациями карачаево-балкарской древности.

Это - не полевой материал, это - наука в форме языческой поэмы, где все термины научно систематизированы.

Вернемся к Гесиоду, вернее, к его традиции стихотворного трактата, который имел хождение в восточной античности в ту же эпоху (Фараби, Авиценна, Бируни). Синкретизм древней науки и ныне не утратил своей научной тождественности, но изложенный образова-ным нашим современником, вобравшим культуру медресе, современное знание, в сочетании с неутомимым их собиранием с одновременной жанрово-тематической классификацией. «Фонд Шахмурзаева» удлиняет хронологические рамки устной словесной культуры на тысячелетие и перевооружает фольклористику для новых аспектов научного осмысления.

1937-м годом, вошедшим навсегда в новую историю России и ее национальных окраин черным годом, помечено его стихотворение «Неиссякаемый родник», чуждое ожидаемой казалось бы партийной мобилизо-ванности, исполненное раздумий о судьбе народа в тонах надежды. Так же далеко от «медных труб» название сборника «Сырыйна» - «Свирель» (1957).

Судьба просветителя, для которого учеба и учительство были последним оплотом в этом «смутном времени», являет нам очень пестрое по географии и событиям сложное целое.

Сохта, исходивший все центры мусульманского и светского образования - от школы в чегемском Акто-праке до Кёнделена, Учкулана, Ногая (Эркин-Шахара), Буйнакска, Кизляра и Симферополя (педтехникум), для которого голод и холод были постоянными спутниками. Это первое паломничество за знанием, словно исполняющее завет, изложенный в «Келаме» Имама Газали - «Сначала узнай знанье».

Второе паломничество - бегство за войной и от войны, на которую он призывался двенадцать раз, и обошел горы и ущелья всего Центрального Кавказа, села и города которого были заняты немцами. Точки военного странствия - Краснодар, Ейск, Армавир, Туапсе - в составе военного соединения, и наконец - демобилизация - домой пешим ходом - через Грузию, ущелье Сукан. «Первый учитель» всей балкарской интеллигенции, учениками которого были героически сражавшиеся на фронтах Великой Отечественной Алим Байсултанов и впоследствии генерал - Хаким Деппуев, - опять был простым путником, сполна разделившим с народом обрушившиеся на него бедствия. Тогда, наверно, и сложилась в его памяти панорама гор, с которыми он прощается в «Къая къызы - къарылгъач» («Эхо гор»), ставшего для балкарцев своим «Полонезом Огинского», своим «Прощанием с Родиной». Свирельный плач поэта и мудреца из Чегема до сих пор звучит, как набат, в памяти народа, став символическим обозначением трагедии для каждого балкарца.

Третье, самое далекое в пространстве паломничество, - депортация вместе со всем народом в Казахстан, где село Каракундуз Джамбульской области на карте его странствий помечено снова мирной, казалось, деятельностью, опять полной смысла и активного добра, и стало очередной родиной знания, другой родиной тюрков.

Благотворительные акции для таких же обездоленных на чужбине иранцев, курдов - в легализации их гражданских прав, обучение их грамоте; подача в Кремль, с оказией в Москву, на имя Сталина, с просьбой облегчить участь своих земляков, живущих на грани голода и вымирания; выделенная все-таки незначительная помощь продуктовым довольством - все это складывается в один ряд добра тем, кто в нем нуждался. Ибо сохта, обжигавшийся горячей кукурузной кашей, знавший суму и унижение, всегда жил в нем, осуществляя «барака», не ожидая лучших времен: «Дурни не знают, что больше, чем всё - половина» (Гесиод).

(Скуден был хлеб Саида всегда. Его суточные во время археологических раскопок с экспедициями НИИ составляли 1 рубль 20 копеек, а зарплата научного сотрудника на время фольклорных экспедиций -100 рублей. Его негероический облик как будто был лишен телесности, глаза были молоды, пластика - по юношески порывистая.)

Второе и третье паломничества Саида словно претворяют в законченном уже сюжете его жизни два остальные завета «Келама» Имама Газали: «Усвой знание и передай его другим». Странствия по дорогам войны и депортация еще более укрепили его веру в добро «на каждый день», для каждого, и это была особая этика выживания, «кризисная» этика, проявляющаяся не в отдельных героических актах, а в ежедневном, волевом преодолении предназначенных судьбой испытаний.

Сегодня пришли «железные люди» (Гесиод), о чем скорбел и великий Кязим в своей лире («Оу большевик, шау кадетле...»).

Но время живет в «трудах и днях» служителей Логоса (Слова), к коим мы по праву относим и Саида Шахмурзаева.

Фатима Урусбиева, доктор культурологии

2006

Поделиться новостью

Информация

Z Скорбим Адаптационная комиссия

Нужна помощь